"...Мы в лесах, мы в горах,
Над волной голубой -
Мы храним границы!"
Мы храним границы!"
50 лет назад ценили крепкую прозу советские учащиеся начальных классов:
"Елец
Ю. Коваль
На одной заставе жил пёс, которого звали Елец. Это был уже старый пёс. Настоящую пограничную службу он нести не мог.
- Что поделать, - говорил сержант Гришкин, - собаки быстро стареют, не то, что человек.
Но, конечно, дело было не только в этом.
Чуть не десять лет охранял Елец границу. И за это время побывал в разных переделках. В таких, из которых и человек-то не всегда целым выходил. Но Елец всё-таки вышел из этих переделок целым и теперь жил как бы на пенсии. Горшок борща с хорошей костью – вот это и была его пенсия.
А застава, где жил Елец, находилась на вершине горы, и дороги туда не было. Вместо дороги в гранитной скале были выбиты ступеньки – ровно четыре тысячи.
По этим ступенькам каждое утро вниз, в долину, спускались сержант Гришкин и ещё два пограничника. Они шли на продовольственную базу, а вслед за ними бежал Елец.
Холодно было на вершине. С заставы пограничники выходили в полушубках, но пройдя три тысячи ступенек, полушубки снимали и прятали в расселину – с каждым шагом становилось теплей.
Пока они хлопотали на продовольственной базе, Елец лежал на тёплых камнях или сонно хлебал борщ из алюминиевой миски.
К полудню пограничники оканчивали свои дела.
- Ну, - говорил Гришкин и подмигивал Ельцу, - теперь бы окрошечки погонять!
***
Как-то они возвращались на заставу и тащили на себе большие мешки, а Гришкин нёс еще и бидон с молоком. Бидон сверкал, и издали казалось – три горбуна ползут по лестнице в облака и несут с собой зеркало.
Пограничники обливались потом и старались не считать про себя ступеньки. Но ступеньки считались сами собой: сто один, сто два, сто три, сто четыре...
Издали на пограничников смотрел человек. Ещё утром он перешёл границу, а теперь укрылся между валунами, пережидал.
У тысячной ступеньки Гришкин поставил бидон, скинул мешок. Он достал из расселины полушубок и вытряхнул ящериц, которые грелись в рукавах.
- Катитесь! – сказал он ящерицам.
С вершины дунул ветер, поднял со ступенек горсть гранитной пыли и завыл в ущелье, затрубил в каменную трубу.
Елец подставил голову под ветер – и зарычал. К запаху льда и камней, треснувших от мороза, к запаху ветра, пришедшего с вершины, подмешался запах человека.
- Чужой! – сказал сержант Гришкин.
- Нет, - сказал другой пограничник. – Елец – старый пёс. Это он так волнуется от старости.
"Что же они не уходят? Неужели заметили? – подумал нарушитель, укрывшийся в камнях. -–Проклятый пёс! Учуял, кажется! "
Он поднял пистолет и стал целиться.
- Чужой, повторил Гришкин.
И тут же белый столп ударил его в лицо. Пуля пробила бидон – молочная струя хлестнула по ступенькам.
Нарушителю показалось, что выстрел сшиб всех трёх пограничников. Только пёс крутился на каменных ступенях и зеркало блестело.
А пограничники отползли со ступеней. Они повисли над обрывом. Мешки с продуктами заслоняли их.
Нарушитель ещё раз выстрелил, и пуля – надо же! – снова ударила в бидон. Он прыгнул от удара и со звоном покатился вниз, разбрызгивая остатки молока.
Бидон сорвался в пропасть, и ветер подхватил его, засвистел в дырах от пуль. Бидон падал в пропасть, словно огромный сверкающий свисток.
Гришкин увидел человека, прижавшегося к камню, и выстрелил. Пуля ударила в камень – осколки резанули нарушителя по щеке. Он побежал.
Гришкин ещё раз выстрелил – нарушитель оступился и сорвался в пропасть, где прыгал ещё и бился на дне измятый сверкающий бидон…"
("Мурзилка", 1968, № 5 (май), с. 5-6).