"…В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе".
40 лет назад знатному шахтеру-ветерану З. Г. Серегину трудно было и представить, чтобы советский человек совершил такую гнусь, какую совершил будущий настоящий шахтер и человек Ф. Глушков:
"А. Соловьев
Урок
В тот жаркий июльский вечер жители шахтерского поселка спешили в Дом культуры. Зрительный зал был уже полон, а люди все шли и шли. Они выстраивались вдоль стен, толпились у самой сцены, устраивались в проходах.
Нет, в это день не давала концерта заезжая знаменитость, не шел сногсшибательный кинобоевик, не проходило экстраординарное совещание. Зато должно было состояться нечто такое, что крайне редко встречается в нашей жизни и не могло не вызвать жгучего интереса.
Но вот за столом президиума появился начальник шахты Овчинников, председатель комитета профсоюза Ермаков и знатный шахтер-ветеран, Герой Социалистического Труда Захар Гаврилович Серегин. За ним вышел весь какой-то съеженный, сжатый и сел за отдельный столик справа от президиума бывший электрик шахты Глушков. Бледный, с коротко остриженными волосами, в светлом пиджаке, он казался еще ниже, чем был на самом деле. А впалые щеки и сморщенное в страдальческой гримасе лицо заметно старили его, хотя был он совсем молодым человеком.
- Товарищи! – начал Ермаков, открывая собрание, и голос его, усиленный микрофоном, загрохотал особо металлическими нотками. – В этом чистом и светлом зале мы не раз собирались с вами, чтобы обсудить наши трудовые дела, подвести итоги работы, наметить новые рубежи. Здесь мы торжественно отмечаем революционные праздники, здесь мы привыкли чествовать наших передовиков, победителей социалистического соревнования, знатных людей шахты, многие из которых за доблестный труд во славу Родины отмечены высокими государственными наградами… Но сегодня у нас особая встреча, - он сделал секундную паузу и с прежним накалом повторил, - встреча, подобной которой не припомнит даже Захар Гаврилович Серегин, проработавший на нашей шахте более полувека. А не припомнит потому, что за все годы Советской власти у нас, в нашем трудовом, рабочем коллективе никогда не было такого позорного события…
Ермаков помедлил немного, бросил взгляд на Глушкова и продолжал:
- Сегодня мы собрались, товарищи, чтобы обсудить вопрос о преступлении, совершенном бывшим электриком Глушковым, преступлении не только против нас с вами, нашего народа и нашей страны, но и против самого себя. Забыв о Родине-матери и втоптав в грязь звание советского рабочего, он покрыл позором и наш трудовой коллектив. Полгода назад, выехав по туристической путевке за границу, Глушков умышленно скрылся от товарищей и не возвратился на Родину. Через пять месяцев, досыта хлебнув "райской" жизни, он пришел в наше посольство в ФРГ и попросился обратно в Советский Союз…
Зал негодующе зашумел. Ермаков поднял руку, призывая к тишине.
- Компетентные советские органы, - продолжал он, - после тщательного разбирательства решили передать Глушкова на суд нашей шахтерской общественности, и мы с вами должны решить дальнейшую его судьбу.
Он опять поднял руку и, утихомирив зал, спросил:
- Какие будут предложения о порядке собрания?
Несколько голосов почти одновременно выкрикнули из зала:
- Пусть он сам сначала расскажет…
Председательствующий повернулся к Глушкову:
- Давай, тебе слово.
Тот встал и, тяжело шаркая, пошел к микрофону на высокой металлической подставке, стоявшему у края сцены. Уцепился за него обеими руками и бросил испуганно-несмелый взгляд в зал. Но встретив суровые отчужденные лица шахтеров, еще больше сник… Ему не раз приходилось бывать в этом зале – и на собраниях, и просто на вечерах отдыха, особенно в то доброе время, когда не таил еще злых замыслов, не думал о побеге. Вспомнилось, как на одном из собраний был даже на сцене. Только не как преступник.
Притихший зал настороженно ждал, а Глушков, взмокший от напряжения и стыда, лихорадочно собирался с мыслями, не зная еще, с чего начать. С задних рядов донеслось: "Громче, не слышно!.." А он все молчал.
- Давай! Чего ждешь? – сердито спросил кто-то.
Глушков начал рассказывать, сперва тихо, а потом, когда вновь начался шум, чуть громче:
- Шестого февраля рано утром наш теплоход вышел из Одесского порта. Через четыре дня мы прибыли в Неаполь, а оттуда поездом в Рим. Не желая возвращаться в Советский Союз, я тайно ушел от товарищей и, явившись в посольство ФРГ, попросил политического убежища.
…И Федор Глушков подробно, не жалея ни себя, ни красок, начал рассказывать, как он "дошел до жизни такой"…
…Кратко пересказав свои зарубежные злоключения, Глушков сбивчиво, но правдиво и откровенно ответил на многочисленные вопросы присутствовавших в зале шахтеров.
Когда вопросы кончились, он попросил разрешения сказать еще несколько слов.
Боясь, что его не услышат, он даже привстал на носки, чтобы быть ближе к микрофону, и дрожащим от волнения голосом торопливо заговорил:
- Ничего не утаивая и не прибавляя, я рассказал вам все, что натворил. Понимаю, что заслужил суровое наказание, и какое бы оно ни было, приму как должное… За долгие месяцы бездомных и голодных скитаний в зарубежном "раю" не было ни одного дня, чтобы я не раскаивался в своем поступке, не вспоминал о своей шахте. Я…- Глушков замолчал, с трудом сдерживая нахлынувшие чувства. – Я… Я прошу вас поверить мне и дать возможность любым, самым тяжким испытанием, честным трудом и безупречным поведением смыть этот страшный позор… Знайте, что впредь я никогда не подведу вас, оправдаю ваше доверие и буду благодарен вам всю свою жизнь!
Он неожиданно низко, как-то совсем по-женски поклонился залу и медленно вернулся на свое место.
Началось обсуждение. Выступавшие откровенно выражали свое возмущение и требовали сурово наказать Глушкова. Одним из последних слово взял Захар Гаврилович Серегин. Зал притих, ожидая, что скажет самый уважаемый среди шахтеров человек. Он, не торопясь, откашлялся и, придвинув к себе настольный микрофон, заговорил:
- Товарищ Ермаков, открывая собрание, правильно заметил, что сегодняшний случай у нас особенный. Пятьдесят лет я на шахте, много повидал на своем веку, но с таким делом встречаюсь впервые…
Серегин помедлил немного, еще ближе подвинул к себе микрофон и продолжал:
- Трудно, очень трудно представить, чтобы наш советский человек совершил такую гнусь. Еще тяжелей сознавать, что она совершена не каким-то неизвестным, совсем незнакомым нам человеком, а нашим же братом-шахтером, членом нашего трудового коллектива… За Советскую власть тысячи людей гибли в царских тюрьмах и на каторгах, в годы гражданской войны и войны Отечественной. Грудью своей закрывали вражеские доты, бились до последней капли крови! И вот находится среди нас крапивное семя, которому нет никакого дела до того, сколь великой ценой завоевано и построено наше государство. Ему, оказывается, было у нас плохо. Туда потянуло, на запад. Наслушался, поверил, дурак! Извините, товарищи, я по-рабочему.
Серегин повернулся к Глушкову.
- Все выступавшие здесь товарищи правильно выдали тебе по первое число, правильно заклеймили позором. Ты действительно осрамил и себя, и всех нас. И все-таки, товарищи, - Захар Гаврилович уже смотрел в зал, - решая судьбу Глушкова, надо прямо сказать, открыто, что им мы виноваты в происшедшем…
- То есть как? Почему? – раздалось из зала.
- А потому, что Глушков не один год был в нашем коллективе, жил и работал вместе с нами. И если оказался на поверку с гнильцой, значит, мы эту гнильцу в нем проглядели, позволили ей проникнуть в душу и совесть человека. Давайте вспомним. Хоть и таился Глушков, а нет-нет да и вылезала из него пошлая новостишка, услышанная им по всяким там голосам. А мы, вместо того чтобы дать отпор, вдолбить ему в башку, что сам не ведает, чего болтает, только отмахивались…
В зале стало тихо.
- И еще. Да, Глушков, поддавшись лживой агитации, бежал в капиталистический мир. Как и следовало ожидать, вместо богатства, роскоши и удовольствий он тут же угодил в иностранную разведку и оказался перед выбором – либо стать шпионом против своей Родины, либо быть бездомным и бесправным бродягой в их "свободном мире", чтобы, как Глушков сам здесь сказал, "подохнуть под каким-нибудь забором". Вот тут-то Глушков и прозрел, понял, в какую ловушку попал. И не только понял, но и нашел в себе мужество отвергнуть предложение вербовщиков. С большим упорством, преодолевая голод и лишения, он вернулся на Родину. Вернулся, сознавая, что будет строго наказан.
И вот я хочу теперь спросить вас, дорогие товарищи шахтеры, надо ли нам идти на крайность и ставить вопрос о судебном разбирательстве глушковского преступления и изоляции его от нашего трудового коллектива? Есть ли в этом такая нужда? Здраво рассуждая, думаю, что нет. Мне кажется, что Глушков не потерянный человек, а мы с вами достаточно сильны, чтобы собственными силами поставить его на правильный путь.
Серегин помедлил и твердо добавил:
- Более того, я прошу вас на меня возложить ответственность за воспитание Глушкова и обещаю сделать из него настоящего шахтера и человека.
Собрание поддержало Захара Гавриловича".
("Человек и закон", 1977, № 9 (сентябрь), с. 88-103).