"… Дней через пять сходили в загс они,
Вступив отныне мужем и женою
В счастливые, безоблачные дни".
70 лет назад не дремала советская литературная критика в штатском:
"Клеветнический рассказ А. Платонова
В. Ермилов
А. Платонов, "Семья Иванова", "Новый мир". № 10-11, 1946.
Некий гвардии сержант Иванов, уже пожилой человек, демобилизовался и едет в свой родной город. Там, на далекой родине в маленьком деревянном домике, его с нетерпеливым волнением ожидает жена, одиннадцатилетний Петруша и пятилетняя Настя. Он известил их о дне своего прибытия, сообщив, что жаждет скорее поцеловать их, и они каждый день выходят встречать мужа и отца к поездам, прибывающим с запада. Но гвардии сержанту повстречалась на станции, где он ждал поезда, юная девушка Маша, которую Иванов изредка во время войны видел, наведываясь в один БАО: Маша служила в столовой помощником повара по вольному найму. Она тоже возвращается в свой город. Здесь, на станции, Иванову очень понравилась Маша, и вместо того, чтобы стремиться скорее поцеловать своих жену и детей, Иванов целует Машу. При этом выясняется, что волосы ее пахнут, как осенние павшие листья в лесу, после чего Иванов и Маша поехали в одном вагоне и… вместе вышли из вагона на той станции, до которой ехала Маша. Иванову оставалось еще более суток езды до своего города, но, изволите видеть, волосы у девушки пахли, как осенние листья. И он на два дня задержался в машином городе, "чувствуя себя хорошо с нею, но не зная, что дальше будет; пока он не желал ничего лучшего. По чести, ему нужно было бы скорее ехать домой, где его ожидали жена и двое детей, которых он не видел четыре года. Однако, Иванов задерживался в пути… Он сам не знал, почему так делал, - может быть потому, что после семейных радостей наступят долгие заботы, а он хотел погулять еще немного на воле".
Двух дней оказалось достаточно для того, чтобы при прощании, поцеловав Машу, Иванов дал ей клятву, что "когда-нибудь он обязательно встретится с нею вновь, чтобы уже никогда не расставаться".
Таким образом, сей гвардии сержант довольно быстро решил в будущем бросить свою семью для первой встречной миловидной девушки, которая почти годилась ему в дочери. Каких бы то ни было колебаний, мук совести, сожалений он при этом, как говорится, и не думал переживать.
С большим сочувствием А. Платонов изображает своего Иванова: для автора – это просто самый обыкновенный, "массовый" человек; недаром ему присвоена такая обиходная, многомиллионная фамилия. Эта фамилия имеет в рассказе демонстративное значение: дескать, именно таковы многие и многие "Ивановы" и их семьи.
А. Платонов давно известен читателю. Известен и стиль этого писателя, его художественная манера. Описание у него всегда только по внешнейвидимости реалистично, - по сути же оно является лишь имитацией конкретности. И все персонажи, и все обстоятельства в его рассказах носят отвлеченно-обобщающий характер. А. Платонов всегда пишет притчи. Именно так написан и рассказ о "некоем" Иванове и его семье. Не случайно автора совершенно не занимают такие, к примеру, "мелочи", как профессия Иванова, его жизненные интересы, какие-либо его мысли и соображения, выходящие за пределы мечтаний о Маше и семейных обстоятельств. А. Платонова не занимает конкретный человек, его интересует Иванов вообще, всякий, любой "Иванов"!
Но читатель уже с самого начала начинает полемизировать с автором.
Читатель никак не может согласиться с тем, что герой рассказа действительно является широко распространенным, типическим человеком.
Последуем за Ивановым в маленький деревянный домик.
Объяснив свою задержку в пути тем, что, мол, "поезд медленно шел", - хотя в данном случае никакой вины железнодорожного транспорта не наблюдалось, - герой рассказа входит в круг жизни своей семьи. Он заметил много изменений, - и прежде всего в своем сыне. Петруша сильно вырос, впрочем, не столько вырос, сколько постарел: он превратился в какого-то иссушенного одиннадцатилетнего деда. Этот старый мальчик ведет все хозяйство в доме, - жена Иванова занята работой на заводе, - командует матерью и рассуждает в таком стиле:
"- Чтой-то облака свинцовые плывут, - проговорил Петруша, - из них, должно быть, снег пойдет! Иль наутро зима спозаранку станет? Рано бы еще!.. Ведь что ж тогда нам делать-то – картошка вся в поле, заготовок в хозяйстве нету… Ишь положение какое!"
Петруша неизмеримо серьезнее, ответственнее, старше своего отца, он не думает о "гулянье" и живет только заботами. Именно он и является подлинным главой семьи. Он сразу же начинает давать руководящие указания Иванову:
"- А тебе, отец, завтра с утра надо бы в райсовет и военкомат сходить, станешь сразу на учет.
- Я схожу, - покорно согласился отец.
- Сходи, не позабудь, а то утром проспишь и забудешь".
Петруша выступает в рассказе воплощением и житейской, и жизненной, и моральной, и философской мудрости, он – скрепляющее начало в семье. Что касается Иванова-папы, то, возвратившись после четырехлетней разлуки в свою семью, он не чувствует любви к ней.
"Но что-то мешало Иванову чувствовать радость своего возвращения всем сердцем… Он смотрел на Петрушу, на своего выросшего первенца-сына, слушал, как он дает команду и наставления матери и маленькой сестре, наблюдал его серьезное, озабоченное лицо и со стыдом признавался себе, что его отцовское чувство к этому мальчугану, влечение к нему как к сыну недостаточно. Иванову было еще более стыдно своего равнодушия к Петруше от сознания того, что Петруша нуждался в любви и заботе сильнее других. Иванов не знал в точности той жизни, которой жила без него его семья, и он не мог еще ясно понять, почему у Петруши сложился такой характер".
В самом деле, мальчик-старичок, о котором сам же Иванов говорит своей жене: "А у тебя вон Петруша что за человек вырос – рассуждает, как дед, а читать, небось, не умеет", - этот мальчик должен был бы вызвать острое сочувствие, прилив любви и жалости у отца.
Автор, повидимому, объясняет равнодушие Иванова к своему сыну тем, что Иванов "отвык" от своей семьи за четыре года. Но трудно представить себе у полноценного здорового советского человека такую душевную пустоту! Мы знаем, как обостряется у людей любовь к близким годами разлуки , каким праздником является для сотен тысяч советских семей возвращение отца.
Здесь, "в семье Иванова", все придавлено мраком, холодом, отец вернулся пустой, чужой, и даже праздничный обед выглядит вынужденным, мертвенным, и уныло раздается скучный, наставительный голос старенького мальчика:
"- Закусили немножко пирогом, теперь щи мясные с хлебом будем есть, - указал всем Петруша…"
Петруша, как и его отец, далек от непосредственной, живой радости встречи.
Безответственность отца доходит до того, что, оказывается, Иванов за все четыре года даже ни разу не подумал о том, в чем будут состоять его обязанности к семье, когда он вернется домой. Только теперь, "за столом, в кругу семьи, Иванов понял свой долг. Ему надо как можно скорее приниматься за дело, то-есть поступать на работу и помочь жене правильно воспитывать детей". Ишь, догадливость какая! – скажем мы языком Петруши. Только сейчас "понял" отец, что он должен работать и воспитывать своих детей, а не "гулять". Повидимому, недаром Петруша сразу начал наставлять своего своеобразного отца в его обязанностях.
Когда дети укладываются спать, - причем Петруша лишь притворяется спящим и подслушивает весь ночной разговор, происходящий между его отцом и матерью – жена Иванова признается мужу в том, что она изменяла ему. Она нежно и страстно любит своего мужа, изменила же ему по следующим причинам:
" – Ты воевал, а я по тебе здесь обмирала, у меня руки от горя тряслись, а работать надо было с бодростью, чтоб детей кормить и государству польза против неприятелей-фашистов!.. И я не стерпела жизни и тоски по тебе! – говорила мать… - Я чувствовала, что пропадаю без тебя. Мне нужно было – пусть кто-нибудь будет со мной, я измучилась вся, и сердце мое темное стало, я детей своих уже не могла любить, а для них, ты знаешь, я все стерплю, для них я и костей своих не пожалею…"
Автор хочет вызвать у читателя сочувствие к этой женщине, всячески подчеркивая ее трудовую доблесть, кротость, покорность, любовь к мужу. Но мы не можем поверить, что взрослый человек, к тому же старый литератор, каким является А. Платонов, способен "не заметить", что в словах, которые он вкладывает в уста жены Иванова, заключена такая чудовищная пошлость, которая приобретает характер злобной издевки. Объяснять свою измену тем, что "работать надо было с бодростью, чтоб детей кормить и государству польза против неприятелей-фашистов", изображать измену чуть ли не как жертву во имя "бодрой работы" на пользу государству и ради любви к детям, для которых она "и костей своих не пожалеет", так говорить о своей семейной драме способна только… героиня А. Платонова. Неужели А. Платонов и впрямь "не понимает" кощунственного характера рассуждений жены Иванова, связывающей свою измену с такими святыми для каждого советского человека понятиями, как труд во имя борьбы за свободу и независимость родины, как воспитание детей!
Так "семья Иванова" получает новую характеристику. Мы познакомились с женой и матерью.
Узнав об измене жены, Иванов приходит в состояние свирепого бешенства. Он разбил стекло в лампе, порезал себе руки, он вопит:
" – Замолчи! – закричал отец на мать. – Я голоса твоего слышать не могу… Буди детей, буди сейчас же!.. Буди, тебе говорят! Я им расскажу, какая у них мать! Пусть они знают!".
Что может быть отвратительнее этой сцены! Отец, не стремящийся оберечь души своих детей от знания таких сторон жизни, над которыми не следует раздумывать мальчику в одиннадцать и девочке в пять лет! Отец, желающий "разоблачить" перед детьми их мать и специально для этой цели прерывающий ребячий сон! Отец, грязнящий воображение своих детей, не боящийся жестоко поранить их сердца, - каким морально грубошерстным человеком нужно быть для этого! И какой отец на это способен? – Впрочем, ответ ясен: на все это может быть способен платоновский герой!
Однако, далее А. Платонов знакомить нас со сценами, положениями и разговорами еще более отвратительными. Иванов и в самом деле жалуется Петруше, который делает вид, что он "проснулся":
"- А ты знаешь, что мать делала тут? - жалобным голосом, как маленький, вскричал отец…"
Дойти до такого позора, жаловаться мальчику на его мать, - опять-таки способен только платоновский человек. И только он может сказать заплакавшему от всего этого горя ребенку:
" – Большую волю ты дома взял! – сказал отец. – Да теперь уж все равно. Живи здесь за хозяина, пока другого мать не привела…"
В применении к человеку, способному на такие разговоры сор своими детьми, самое слово отец кажется неуместным…
И вот мы переходим к "моральному" центру всего рассказа, к его, с позволения сказать, "идее". Эту "идею", как и полагается, высказывает Петруша, носитель мудрости. В ответ на угрозу отца, что он уйдет от семьи, старенький мальчик излагает следующую "философию":
" – Эх ты какой, отец, чего говоришь, а сам старый и на войне был… Вон пойди завтра в инвалидную кооперацию, там дядя Харитон за прилавком служит, он хлеб режет, никого не обвешивает. Он тоже на войне был и домой вернулся. Пойди у него спроси, он все говорит и смеется, я сам слышал. У него жена Анюта, она на шофера выучилась ездить, хлеб развозит теперь, а сама добрая, хлеб не ворует. Она тоже дружила и в гости ходила, ее угощали там. А один знакомый ее с орденом был, он без руки и главным служил в магазине… Этот без руки сдружился с Анютой, стало им хорошо житься. А Харитон на войне жил. Потом Харитон приехал и стал ругаться с Анютой. Весь день ругается, а ночью вино пьет и закуску ест, а Анюта плачет, не ест ничего. Ругался, ругался, потом уморился, не стал Анюту мучить и сказал ей: "Чего у тебя один безрукий был, ты дура-баба, вот у меня без тебя и Глашка была, и Апроська была, и Маруська была, и тезка твоя Нюшка была, и еще на добавок Магдалинка была". А сам он смеется. И тетя Анюта смеется, потом она сама хвалилась, - Харитон ее хороший, лучше нигде нету, он фашистов убивал и от разных женщин ему отбоя нету. Дядя Харитон всем нам в лавке рассказывает, когда хлеб поштучно принимает. А теперь они живут смирно, по-хорошему. А дядя Харитон опять смеется, он говорит: "Обманул я свою Анюту, никого у меня не было – ни Глашки не было, ни Нюшки, ни Апроськи не было и Магдалинки на добавок не было; солдат – сын отечества, ему некогда жить по-дурацки, ему воевать надо было! Это я нарочно Анюту напугал"…
… Иванов с удивлением слушал историю, что рассказывал его Петруша… "Вот какой! – размышлял отец о сыне. – Я думал, что он и про Машу мою скажет сейчас. Он правду знает, ишь как точно помнит все про Харитона".
"Он правду знает"! – в этих словах и заключена расшифровка всей грязной "морали" рассказа. Устами умудренного Петруши, по мнению автора и его героя, глаголет сама истина. А "истина", излагаемая Петрушей, весьма проста, она сводится к тому, что, дескать, ничего нет особенного или драматического в измене жены Иванова, надо к этому относиться не серьезно, а со смехом, "как дядя Харитон", который "всем рассказывает и смеется". Так обнажается гнуснейшая клевета на советских людей, на советскую семью, лежащая в основе всего рассказа: дескать, "все так живут", и "семья Иванова", - это, мол, и есть типичное явление. Автор, вместе с Петрушей, не только не осуждает дядю Харитона и Анюту с их цинизмом, но одобрительно ухмыляется, готовый сам хихикать вместе с ними. Недаром, когда Петруша узнает из подслушанного разговора о том, что его мать изменила отцу, он не испытывает никаких чувств, кроме одобрения поступка матери. "Ишь ты, а мать наша тоже бедовая, - прошептал он сам себе".
Каким, однако, пакостным воображением нужно обладать для того, чтобы превратить одиннадцатилетнего мальчугана в проповедника цинизма, лишить его всего детского и чистого, сделать его выразителем клеветнических "идей"!
Утром, когда жена ушла на работу, а дети еще спали, Иванов берет свой вещевой мешок и уходит из дома. Проснувшись, дети обнаруживают отсутствие отца.
"Их отец сидел в тот час на вокзале. Он уже выпил двести граммов водки и пообедал с утра по талону на путевое довольствие. Он еще ночью окончательно решил уехать в тот город, где оставил Машу, чтобы снова встретить ее там и, может быть, уже никогда не разлучаться с нею. Плохо, что он на много старше Маши. Однако там видно будет, как оно получится, впредь нельзя угадать".
Поезд тронулся, Иванов стоит в тамбуре у окна и собирается уже преспокойно лечь спать, как вдруг он замечает две детские фигурки, бегущие по дороге к поезду. "Они сразу оба упали, поднялись и опять побежали вперед". Читатель, разумеется, догадывается, что это были Петруша и Настя. Мудрый Петруша сразу понял, где его отец, и, забрав с собою Настю, помчался к поезду. Иванов кинул свой пресловутый мешок из вагона на землю, а потом выпрыгнул из вагона "на ту песчаную дорожку, по которой бежали ему вслед его дети".
Конец рассказа как будто "благополучен". Однако напрасно А. Платонов думает, что этот конец может нейтрализовать или сгладить в сознании читателя весь тот мрак, цинизм, душевную опустошенность, которые составляют тон, колорит, атмосферу всего рассказа. Именно в этот мрак и подавленность и возвращается герой А. Платонова. Для того, чтобы "прошибить" этого человека, вернуть ему совесть, понадобилась такая страшная сцена, как жалкие, спотыкающиеся фигурки, бегущие вдогонку за "гулящим" отцом. Не будь этой сцены, Иванов спокойно спал бы на своей верхней полке.
Рисовать морально толстокожего человека, "не замечая" этой толстокожести! Для этого и сам писатель должен отличаться тем же свойством. Впрочем, только при наличии этого свойства и можно было написать рассказ, клевещущий на нашу жизнь, на наших людей, на советскую семью.
Нет на свете более чистой и здоровой семьи, чем советская семья.
Сколько примеров верности, душевной красоты, глубокой дружбы показали советские люди в годы трудных испытаний! Наши писатели правдиво писали об этом в своих рассказах, повестях, стихах. Редактору "Нового мира" К. Симонову следует вспомнить свое же собственное стихотворение "Жди меня", воспевающее любовь и верность.
Все это, конечно, отнюдь не означает, что писатель не должен касаться и отрицательных, порою болезненных сторон в семейной жизни того или другого человека. "Отбирая лучшие чувства и качества советского человека, раскрывая перед ним завтрашний его день, мы должны показать в то же время нашим людям, какими они не должны быть, должны бичевать пережитки вчерашнего дня, пережитки, мешающие советским людям идти вперед" (А. Жданов).
Но к этой задаче нужно подходить с чистыми руками, с чистой совестью, с критериями нашей, советской, социалистической этики и эстетики.
Что общего имеет с этими критериями клеветническое стремление А. Платонова изобразить как типическое, обычное явление "семью Иванова", моральную тупость главы этой семьи, цинизм "дяди Харитона" и его жены!
А. Платонов давно известен читателю и с этой стороны, - как литератор, уже выступавший с клеветническими произведениями о нашей действительности. Мы не забыли его кулацкий памфлет против колхозного строя под названием "Впрок", не забыли и других мрачных, придавленных картин нашей жизни, нарисованных этим писателем уже после той суровой критики, какую вызвал "Впрок". Мы не вспомнили бы об этом, если бы А. Платонов не повторялся.
Что же касается "эстетики" А. Платонова, то и она хорошо известна.
Надоела читателю любовь А. Платонова ко всяческой душевной неопрятности, подозрительная страсть к болезненным – в духе самой дурной "достоевщины" – положениям и переживаниям, вроде подслушивания ребенком разговора отца с матерью на интимнейшие темы. Надоела вся манера "юродствующего во Христе", характеризующая писания А. Платонова. Надоел тот психологический гиньоль в духе некоторых школ декаданса, та нездоровая тяга ко всему страшненькому и и грязненькому, которая всегда отличала автора "Семьи Иванова". И разве не является своеобразным гиньолем эта химера, выдуманная А. Платоновым, - этот страшноватый мальчик-старичок, изрекающий детскими устами отвратительно-пошлую, циничную "мораль"! И мальчиков таких мы тоже встречали в декадентской литературе… Да и у Платонова в его довоенных рассказах попадались страшноватые, - вспомним рассказ "Семен", где изображен мальчик, вообразивший себя женщиной, домашней хозяйкой. Он носит женский фартучек и вообще представляет собою маленького психологического уродца.
Советский народ дышит чистым воздухом героического упорного труда и созидания во имя великой цели – коммунизма. Советским людям противен и враждебен уродливый, нечистый мирок героев А. Платонова.
***
Передовая статья последнего номера газеты "Культура и жизнь" совершенно справедливо подчеркивает, что "далеко не все еще работники идеологического фронта, не все еще работники советской
культуры извлекли надлежащие выводы из исторических постановлений ЦК ВКП(б). И сейчас появляются еще в печати отдельные произведения, чуждые духу советского народа…"
Особенно печально, что чуждый и враждебный советскому народу рассказ А. Платонова появился в том номере журнала "Новый мир", который впервые подписан новым составом редколлегии во главе с таким талантливым советским литератором, как К. Симонов.
Всей писательской общественности, руководству Союза писателей и редакциям журналов нужно с еще большей энергией вести борьбу за подлинную идейно-творческую перестройку, за партийность во всей повседневной работе".
"Литературная газета", 1947, № 1 (4, январь), с. 4).